Мутанты и литература

Или Черик и литература. Книжный челлендж со своей атмосферкой. Провокатор  ГМОлень

Борхес. Сад расходящихся тропок

Небольшая зарисовка о природе времени, реальности и восприятия, а заодно элегия на тему всего сбывшегося и несбывшегося. То есть на тему АУ! Да, теперь эти идеи - общее место, а бесконечные вариации всего и вся - в принципе основа постмодерна. Но именно Борхес одним из первых оседлал этих лошадок, перепахал на них все литературное поле и вложился в урожай постмодернизма, каким мы его знаем и практикуем по сей день.

Кусок

Кусок -

В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. И эта канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые возможности. В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я — нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом — вы, проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем — я произношу эти же слова, но сам я — мираж, призрак.

— В любом времени, — выговорил я не без дрожи, — я благодарен и признателен вам за воскрешение сада Цюй Пэна.

— Не в любом, — с улыбкой пробормотал он. — Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я — ваш враг.

Короче, люблю вечной любовью за четкость и надрыв, такие дела.

...........................................................................................................................................

Замятин. Рассказ о самом главном

Да, необычный и трудный язык. Что-то близкое можно найти у Цветаевой, но тут мы встретим стиль еще более прихотливый и экзальтированный. Да, как и у Цветаевой - это оправдано. Потому что да, действительно рассказ о самом главном, о жизни и смерти со всеми остановками сердца по пути.

За Чериков там два товарища, которых развела гражданская война.

Кусок

Кусок -

Дорда смотрит в широко, сине раскрытые ему глаза, смотрит, как шевелятся у Куковерова губы, смотрит на его палец — сбоку, около ногтя, желтый, прокуренный табаком. Это — человек, живой человек. И вот знать, именно знать, что завтра — Так: будто бы если Дорда только чуть двинется, вот только карандашом по бумаге, то это случится не завтра, а сейчас, здесь — потому что Куковеров из тончайшего, как папиросная бумага, стекла. И Дорда неподвижен — статуя из темного, кожаного блестящего металла.

— Дай папиросу... — трудный, сквозь сухие губы голос Куковерова.

С папиросой он нагибается над стеклом жестяной лампочки (спичек нет), красный язык в стекле вспрыгивает вверх, коптит.

— А помнишь, Дорда, как мы с тобой в камере без табаку сидели? Одна папироса — и я хотел, чтобы ты взял, а ты — чтобы я, а потом прибили ее гвоздиком на стене — как память... как...

На платформе — уже пробил третий звонок, и надо скорее — скорее еще о чем-то и еще о чем-то — обрывки. Куковеров курит жадно, на папиросе растет седой, чуть курчавый пепел, в голове у него стрелки кружатся сумасшедше.

— А это: мы с тобой — у окна на табурете, небо — и что-то... Да: трамвайные звонки — и это нам казалось как... как... А сейчас — ты и я... смешно! Я все думал... Вот кружка с водой, жестяная — вот, видишь, тут грязь вверху под рубчиком? Понимаешь — вот я смотрел на нее и думал: она завтра будет совершенно такая же... Там, может быть — совершеннейшая пустота, пустыня, ничего — и, понимаешь, думаю: вдруг увидеть там вот эту самую кружку и вот тут на ней грязь — может быть, это такая невероятная радость такая... Или увидеть: ползет червяк — больше ничего: червяк.

Дорда сидит, крепко подперев голову, рта у него нет, карандашом чертит на бумаге крест — еще больше — не хватает места, надо снять с бумаги револьвер. Но едва касается револьвера — вдруг какая-то мысль. Слышит: раз! два! три! — как часы в бессонницу — сердце. Да, это будет, пожалуй, самое — встал; медленно — к окну; остановился. И спиною — вот где-то тут, между лопатками, хочется даже потрогать это место, там сейчас чуть покалывает спиною Дорда ясно видит: Куковеров взял оставленный на столе револьвер, теперь поднял. Сквозь окно — небо, пустыни, льды, огромная, синяя звезда, ниже — из крыш чугунной стеной растет туча. Неизвестно почему — на мгновенье: мать на пороге, руку козырьком к глазам... Дорда ждет минуту, еще минуту.

И — ничего. Быстро оборачивается, там Куковеров, нагнувшись над лампой, закуривает новую папиросу. Револьвер лежит на столе, как лежал. В тени, под острой скулой у Дорды вздрагивает какой-то червяк. Дорда идет к столу, берет с бумаги револьвер, на лице — внезапно прорезаны красные губы, но не там, а гораздо выше, верхняя губа очень короткая. И слова:

— Ты — идиот, интеллигент! Я тебе это всегда говорил.

[...]

И когда Дорда встает, чтобы уйти — голос Куковерова, с трудом протиснутый сквозь зубы:

— Оставь мне папирос — у меня нет ни одной. Спасибо. Вообще.

Однажды, давно — последняя папироса была прибита гвоздем на стене. Так было.

...........................................................................................................................................

Кстати о Цветаевой, потрясающая формула равенства:

Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.
1920

Вообще литература о войне - самое то.

Что-то может быть в Докторе Живаго. Сам он вполне себе такой Профессор Икс, интеллигент, пацифист, гуманист. Не помню, был ли там убедительный красный Магнето, но драматичной дружбы-вражды вроде не было. У Живаго и Лары драма другая.

Что-то должно быть у Ремарка, но я все забыл.

...........................................................................................................................................

Достоевский. Бесы

Прямых ассоциаций с фандомной болью тут нет.

Но мать моя анархия, такая оргия, да без Федора свет Михалыча? Вообще не вариант.

В Бесах мы найдем:
- мутантов, потому что о них любая книга Достоевского, если под мутантами разуметь страдальцев и изгоев всех мастей
- споры об идеологии и нравственности
- пламенные убеждения и радикальные взгляды
- бездны мрачных и болезненных страстей, куда без них
- чудеса сублимированной гомоэротики!

Куски

Куски -

— Договаривайте, договаривайте! вы пришли предупредить меня об опасности... Разве я не вижу по лицу вашему, что вас борет какая-то грозная новая мысль... Ставрогин, для чего я осужден в вас верить вовеки веков? Разве мог бы я так говорить с другим? Я целомудрие имею, но я не побоялся моего нагиша, потому что со Ставрогиным говорил. Разве я не буду целовать следов ваших ног, когда вы уйдете? Я не могу вас вырвать из моего сердца, Николай Ставрогин!

— Мне жаль, что я не могу вас любить, Шатов, — холодно проговорил Николай Всеволодович.

[...]

— Ставрогин, вы красавец! — вскричал Петр Степанович почти в упоении, — знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы должно быть страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну, а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо как вы. Я никого, кроме вас не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...

Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.

— Помешанный! — прошептал Ставрогин.

Нет. Конечно, это не совсем та книга, куда стоит идти за Чериком. Мне просто захотелось поговорить об этом. XD

...........................................................................................................................................

Паланик, Бойцовский клуб. Потому что разумное, доброе, вечное... о борьбе и единстве противоположностей... и т.д.

Сартр, Грязными руками. Сеттинг там актуальный, но подробности забыл.

Хотел побольше вспомнить и расписать, получилось что получилось. Но будем считать это стартом!